|
В Санкт-Петербурге завершился 20-й международный театральный фестиваль «Балтийский дом». Едва ли не самым волнующим его событием была собственная премьера одноименного театра. Играли «Москву-Петушки» в постановке известного украинского режиссера Андрея Жолдака и с Владасом Багдонасом в главной роли. О спектакле - РОМАН ДОЛЖАНСКИЙ.
Спектакль «Москва--Петушки» стал едва ли не самым многонациональным театральным проектом последнего времени: украинский режиссер Андрей Жолдак , болгарский сценограф Тита Димова, финский художник по костюмам, одно из самых знаменитых произведений русской литературы - и, наконец, выдающийся литовский актер Владас Багдонас, прославившийся в спектаклях Эймунтаса Някрошюса. Из-за полученной накануне травмы актер, особенно в первой части четырехчасового спектакля, играл не в полную силу - и уже поэтому любые выводы о спектакле должны быть осторожными. К тому же манера работы Андрея Жолдака не предполагает предъявления публике в премьерный вечер конечного продукта: бывало так, что готовый спектакль распадался на два разных или акты менялись местами, чтобы постановка обрела гармонию.
Когда-то Андрей Жолдак поставил в театре «Балтийский дом» гоголевского «Тараса Бульбу» . И одни зрители до сих пор негодуют, вспоминая тот спектакль, а другие закатывают глаза от удовольствия. «Петушки» наверняка ждет та же участь, и в нем тоже есть что уточнить и сократить, а может быть, и поменять местами. Как и все верящие в преобразующую силу театра режиссеры, коих в мире осталось не так уж много, Жолдак в своих постановках одновременно бесконечно наивен и бесконечно настойчив. Он попеременно вызывает досаду и восхищение, а поток энергии, которой режиссер заряжает сцену и которая обрушивается на зал, может прояснить, очистить сознание зрителя, но может и затемнить, разрушить его.
И вот похожее на детский театр-иллюзион начало, в котором бурю изображают взмахами темных полиэтиленовых полос, сменяется безмолвными повторяющимися сценами, в которых вдруг прорывается мятущаяся и животная сила населяющих этот мир людей. Культовую поэму Венедикта Ерофеева Андрей Жолдак, как и можно было ожидать, не стал рассматривать как диссидентский манифест патентованного алкоголика, как растащенную на цитаты энциклопедию советского застоя. Никакого быта в спектакле нет, нет и мутного, хмельного юродства. Кажется, и самого пьянства-то нет, а если и случается на сцене застолье, то оно постепенно превращается в какой-то призрачный бал у Сатаны.
Владас Багдонас, играющий персонажа по имени Венедикт, трезв и сосредоточен в своем желании найти истину - только так, в непреклонных и одиноких поисках, можно выжить в бессмысленном и темном мире, среди бесстыдных и блаженных приблудных комедиантов, окружающих героя. Конечно, здешний Веничка больше похож на строгого немецкого профессора, чем на философствующего пьяницу из подмосковной электрички. Он не опорожняет огромные бутыли - он прикладывает к уху их горлышки, пытаясь разгадать таинственные, растворенные в воздухе звуки. Когда герой Багдонаса прицепляет длинную бороду и становится вылитым Львом Толстым , это еще можно счесть пародийным превращением. Но все-таки трудно избавиться от ощущения, что путь к этому персонажу для актера пролег напрямик от Фауста, которого он несколько лет назад сыграл у Эймунтаса Някрошюса. Именно Владас Багдонас помогает Жолдаку перевести спектакль в метафорический регистр - туда, где есть место и священным животным, и потусторонним видениям.
Отыскивать единые линии в перенасыщенном спектакле непросто: «Москва--Петушки» сделаны порывисто, выглядят избыточно и стихийно, воспринимаются с трудом. Явно перебрали с оформлением: здесь и лесная избушка в глубине сцены, знак уединения и одиночества, и возвышающаяся над нею лестница, ведущая прямиком на небеса, и большая светлая комната, повернутая и наклоненная так, что актеры едва удерживаются на полу, и дерево, под которым видна в разрезе вся его корневая система, а в корнях еще и спрятано подземелье в форме колбы, куда скатываются герои. Забыли упорядочить и финалы - их устаешь даже считать, не говоря о том, чтобы осмыслять и переживать. Возможно, через несколько спектаклей «Москва--Петушки» выстроятся, и тогда будут все-таки более свидетельствовать о мощи театра, чем о его бессилии.
| |