|
Джон Мэдден, режиссер «Влюболенного Шекспира» и вышедшего на этой неделе в прокат триллера «Расплата», рассказал «Парку культуры» о своей любви к психотриллерам, нравственных дилеммах нацистских врачей и вечной теме войны.
В прокат вышел фильм «Расплата», события которого разворачиваются в двух временных отрезках. В 1990-е годы Хелен Миррен в роли спецагента «Моссада» на пенсии должна исправить ошибку прошлого, допущенную при поимке и ликвидации нацистского преступника.
В 1960-х ее героиня, сыгранная Джессикой Честейн, - открытием маликовского «Древа жизни» - с двумя соратниками ловит и удерживает где-то в Восточном Берлине врача-изувера. Тот в годы войны ставил опыты на евреях в концлагере, затем скрылся и даже стал практикующим гинекологом.
Оригинальный израильский фильм 2007 года в руках режиссера «Влюбленного Шекспира» превращается в триллер с лихой спецоперацией и любовным треугольником. Корреспондент «Парка культуры» встретился с Джоном Мэдденом, чтобы поговорить об исторической правде, примитивности психологии Бэтмена и Джейсона Борна и прототипах антигероя истории.
- Вас, кажется, поиск правды и интерпретация истории и ее документов как-то сильно беспокоит: написанный Стоппардом «Влюбленный Шекспир» превращал тексты пьес в вымышленную биографию драматурга, о котором ничего не известно; «Доказательство» было про тонкую грань между математической истиной и безумием; теперь вот «Расплата», которая тоже про то, что все не так, кажется.
- Это очень хорошее наблюдение. Пожалуй, верным будет сказать, что по сравнению с оригинальным израильским фильмом эта тема сильнее выделена в нашей версии истории. Я стараюсь быть осторожным, не хочу раскрывать карты фильма, так что, думаю, вы поймете мое нежелание объяснять зрителям центральную идею картины. Это что-то, что каждый должен обнаружить самостоятельно. Но я могу сказать, что эффект, который произвели события прошлого на то, как складывается в дальнейшем жизнь трех героев, - это, конечно, ядро истории. Вообще, это очень хорошая история с мощным, экстремальным сюжетом. Подобное можно сказать про многие истории, которые сильны за счет давления этих обстоятельств. Но что необычно, так это способ, которым показано, как эти жизни разваливаются в результате.
- Вы сразу согласились снимать фильм, как только прочитали сценарий, или посмотрели первоисточник (одноименный израильский фильм 2007 года)?
- Посмотрел. Не мог поступить иначе, хотя, когда впервые прочитал сценарий, даже не знал, что он основан на другом фильме. И когда мне сказали об этом, я подумал сначала «вот черт», ну то есть несколько некомфортно себя почувствовал; а затем решил, что надо бы посмотреть оригинальный фильм. Оказалось, что он сильно отличается от сценария, но я был счастлив обнаружить, что он хорош. Это камерная картина, но с очевидной мощью материала, и прекрасно исполненная. И я воспринял это не как повод отказаться, а как своего рода внутренний вызов: «Что ж, тут нужно снимать очень хороший фильм». Плюс у оригинальной ленты, снятой на иврите, не было широкого проката. Я уже бывал в подобной, но обратной ситуации, когда студия предложила мне сделать ремейк моего собственного фильма, меня это ужаснуло. Так что я с большим уважением отношусь к первоисточнику, у меня даже была мысль сделать идентичный финал в качестве оммажа, но потом я передумал.
- Сценарий, который вам достался, уже сильно отличался от израильского фильма. А дальнейшим переработкам вы его подвергали?
- Да, первую версию адаптированного сценария написали Мэтью Вон и Джейн Голдман, но ко времени запуска «Расплаты» они были вовлечены в производство фильма «Пипец» («Kickass»), так что я не мог заполучить их. Поэтому позвал своего знакомого Питера Строна (сценарист «Безумного спецназа». - «Парк культуры»), с которым мы и продолжили работу над историей. Думаю, для такого фильма очень важна связь режиссера с материалом, то, насколько он ему интересен, что в нем его увлекает. Так что мы многое переделали: как в плане нарратива, так и в психологическом измерении. Также в оригинальном фильме не была описана и показана операция, в ходе которой герои похищают нацистского преступника, за которым охотились в Восточном Берлине.
- Она, конечно, превращает картину если не в экшн, то в похожий на аттракцион политический триллер.
- Да, но это также важно для создания ощущения места и времени. Мне хотелось передать атмосферу изолированного мира, дать почувствовать контраст с миром внешним. Большая часть картины дает определенный клаустрофобический эффект, поскольку основное действие происходит в замкнутом пространстве квартиры. Хотелось чуть приоткрыть дверь и дать почувствовать мир вокруг, причем мир странный: как бы законсервированный во времени. Потому что Восточный Берлин середины 1960-х физически не изменился по сравнению с тем, каким был в середине 1940-х, когда закончилась война: такой странный по ощущениям анахронизм. Мы выстроили целый квартал для беглецов вокруг места, которое нашли в Будапеште, когда ездили с Питером, чтобы сделать раскадровку на местности. Но главным двигателем истории, конечно, был интерес к тому, как выстроить связи, отношения между старшими и младшими персонажами, между героями в молодости и теми, кем они стали годы спустя. Как выбор, который каждый из них сделал в стремительно менявшихся обстоятельствах, определил, кем им быть и что делать до конца жизни. В самом начале фильма есть ключевая для понимания целого сцена. В оригинале сама героиня, которую у нас играет Хелен Миррен, написала автобиографическую работу о событиях прошлого; у нас эту книгу написала ее дочь. Это должно быть моментом наивысшей материнской гордости. Но героиня книги и всей страны стремительно покидает комнату, чтобы нервно выкуренной сигаретой попытаться снять напряжение, которое в ней копилось. Глядя на это, задумываешься: «Что происходит? В чем проблема?» Это точка отсчета.
- То есть вы изначально не планировали делать не шпионский или суперагентский триллер с любовным треугольником?
- Нет. Я бы хотел думать, что получился психологический триллер - жанр, который я обожаю - и образцы которого в наши дни редко встречаются, потому что кинематографический аппетит к такого рода переживаниям перебит спецэффектами. Если думаешь о триллере сегодня, то в ключе ребрендинга, который произвел Джейсон Борн, превративший его в экшн про мировую войну с очень общими психологическими предпосылками. Основы психологии в этих фильмах делают их похожими на новые серии «Бэтмена» и другие большие экранизации комиксов. Но это довольно топорная, примитивная психология. Утрачен навык рассказывать по-настоящему хорошие истории со сложными психологическими основаниями поступков и моральным измерением. Я не хочу сказать, что таких историй не осталось, но аудитория их подсократилась. Однако тайная жизнь остается очень интересным материалом для кино.
- Вы изучали истории поимки реальных нацистских преступников? Хелен Миррен говорила что-то про интерес к поимке Эйхмана в Аргентине.
- Преследование и поимка Эйхмана определенно были источником вдохновения для этой истории, эта история задает контекст для зрителя. Представший перед обществом годы спустя человек в стеклянной будке (во время процесса в Израиле. - «Парк культуры»), ответственный за немыслимые бесчеловечные деяния, остается в умах людей: это очень сильное впечатление. Также меня потрясла статья, которая всплыла уже во время работы над фильмом. В ней говорилось о нацистском враче, подобном Йозефу Менгеле, чьим прозвищем было Доктор Смерть (Ариберт Хайм - «Парк культуры»). После его смерти были обнаружены бумаги, из которых следовало, что он не только успешно скрывался в Каире последние годы жизни, но также в течение 15 лет после войны практиковал как врач, в том числе в Баден-Бадене как гинеколог. Этот человек, при всем том, что он совершил, использовал свои медицинские навыки и для того, чтобы помогать давать жизнь, и для того, чтобы ее отнимать. Довольно жесткая вещь для аудитории, и так я узнал, что мой герой буквально существовал.
- Как меняется взаимодействие с подобным прошлым, когда из чего-то, что существует рядом, оно превращается в газетные статьи и факты истории?
- Понятие индивидуальной ответственности - это ядро любого цивилизованного общества. То, как мы принимаем или не принимаем допустимость возмездия, берем ли мы на себя право убить кого-то, потому что он убил кого-то еще. Допустима ли смертная казнь? Оправдано ли вторжение на территорию другой страны, которое устраивают США, чтобы выстрелить в человека, на которого возложена ответственность за чудовищное преступление? Мне кажется, тень войны никогда не исчезнет и не может быть в истории имени более стигматизированного, чем Гитлер: назовет ли кто сегодня ребенка Адольфом? Факт, что человечество оказалось способно на такое поведение, изумляет. Это как корка на ране, которую хочется сковырнуть, чтобы понять, что на Земле могло допустить подобное. Поэтому люди возвращаются к этим историям.
- Когда Спилберг снял «Мюнхен», было понятно, что это очень личная для него история. А вы почему к истории поимки беглого нацистского преступника Моссадом обратились?
- Да, Спилберг обращался к собственным корням путем, который вызывает у меня уважение и восхищение. Но очевидно, что мои отношения с этим материалом не могут быть такими же. Даже если в моей семье много еврейского, сам я не еврей. Но моя жена еврейка, так что формально и дети мои евреи, но это не то, что мотивировало меня. Что меня мотивировало, так это интерес к проблеме нравственной ответственности, которую порождают последствия наших поступков, и проблема выбора, который делает женщина в определенный момент в определенных обстоятельствах. Ну и, помимо всего, это просто кино, которое интересно было сделать: я же говорил уже, что обожаю триллеры, особенно съемочный процесс. Автор: беседовал Владимир Лященко
| |