|
Лауреат премии «Русский Букер» за 2007 год Александр Иличевский проник в мэйнстрим не с черного хода и даже не через окно, а, скорее, через вентиляционное отверстие, придя к романной форме от экспериментальной стихопрозы. В своем шестом романе «Математик» Иличевский вновь игнорирует формат.
В своих интервью автор букероносного «Матисса» искренне удивляется тому, что его книги востребованы более или менее широкой аудиторией. Конечно, данный факт отчасти объясняется как раз получением «Букера», но именно отчасти. Не каждый из обладателей этой премии может, подобно Иличевскому, обнаружить свою книгу среди продаваемых в «народных» местах вроде книжной лавки аэропорта, так что, неиллюзорный выход лауреата за пределы толстожурнального гетто определенно имеет и какие-то другие причины.
В случае Иличевского причины эти загадочны, как загадочен едва ли не сенсационный эффект, произведенный предшествовавшим «Математику» романом «Перс». Речь, разумеется, вовсе не о недостатке художественного качества - напротив, качества в этих текстах хоть отбавляй. Просто не столь уж легко представить себе, как среднестатистический читатель углубляется в такую прозу, не будучи прикован к дивану цепями.
Не исключено, что в популярном секторе существует какая-то труднонаходимая и очень узкая ниша для абсолютного неформата, куда и попал Иличевский. До его книг там же оказался, например, совершенно не рыночный «Даниэль Штайн, переводчик» Людмилы Улицкой. Но у Улицкой к тому моменту уже было громкое имя, сделанное на более доступных произведениях; у Иличевского аналогичной известности не было. Конечно, рейтинговые позиции Иличевского - это не позиции Улицкой и Прилепина, но от своих единомышленников, отважно выращивающих прозу из поэзии, создатель «Математика» оторвался на много миль.
Как бы то ни было, «Математик» лишь немногим доходчивее «Матисса» и «Перса». Поначалу читатель, помнящий аномально насыщенную фактуру «Перса» и многокилометровые поэтические зигзаги «Матисса», может решить, что Иличевский привел-таки свое письмо к некоему общепринятому романному знаменателю. Но так, собственно, могло показаться и тому, кто начинал читать «Матисса» после знакомства с еще более ранними опытами Иличевского. На самом деле «товарный» вид зачина в данном случае скорее должен напомнить о том, что штиль никогда не бывает вечным, а качка обычно начинается неожиданно.
«Математик» - произведение сложносоставное (обложка книги) (фото: booknik.ru)
Тридцатишестилетний Максим Покровский, выдающийся математик, летит в сопровождении жены в Пекин, где ему предстоит стать главным героем научных торжеств: его только что удостоили медали Филдса. Да-да, той самой, от которой отказался Григорий Перельман. Покровский на Перельмана не похож, и не только потому, что женат. Он к тому же еще и жутко пьет, а кроме того, как выяснится в дальнейшем, способен отвлечься от математики ради совершенно другой мыслительной деятельности, или, вернее, подойти к математике как к части более грандиозного целого.
Семейно-географическая драма набирает обороты, и вот уже гениальный алкоголик, расставшись с женой, прибывает в Сан-Франциско. Здесь у него появляется «левая» работа и много свободного времени, а главное - одержимый разными неочевидными вещами друг Барни, вместе с которым математик составит почти мифологический двойственный союз, странную, но типичную для прозы Иличевского духовно-интеллектуальную пару.
Дальше сюжетные повороты, совершенно произвольные с точки зрения дисциплинированного плот-мейкера, начнут просто-таки доминировать. Максим примется писать сценарий фильма о легендарных альпинистах братьях Абалаковых, а затем вместе с Барни решит повторить их восхождение на гору Хан-Тенгри. Читателя же ожидает не менее жесткое испытание: текст сценария вклинится в текст романа и займет немалое количество страниц, в результате чего «Математик» превратится в нечто совсем уж сложносоставное.
К причудливости действия и отсутствию интриги в расхожем понимании этого слова добавляются все те же стилевые принципы Иличевского, которые по нынешним временам теоретически способны уменьшить аудиторию писателя в несколько раз. Текст для Иличевского - не только способ донести некую информацию, но и самоценный объект, и в «Математике», пусть и в несколько меньшей степени, чем в предшествующих вещах, мы имеем дело с прозаиком, решающим, в числе прочего, поэтические задачи. Как явствует из одного авторского комментария, в романе использованы строки из ранее написанных стихов.
Вся эта художественно-повествовательная затея выглядит более чем сомнительной, но только до тех пор, пока не станут ясны смысловые координаты, в которых существуют автор и его герои.
«Математик» - роман идей и отчасти также семейная хроника, причем эти два аспекта логично увязаны друг с другом. Центральная тема здесь формируется утопической, но воспринятой исключительно серьезно мыслью о воскрешении мертвых. Подступам к победе над смертью с некоторого момента и посвящает свои умственные усилия теперь уже бывший математик Максим Покровский. И не случайно именно он становится духовным наследником русского философа-"воскресителя" Николая Федорова: у Покровского драматическим образом нарушен контакт с родителями, особенно с матерью, а грандиозное дело воскрешения как бы сулит возможность примириться со своим родом, восстановить с ним связь. Хотя это, конечно, локальная задача - ведь речь идет о том, чтобы воскресить всех живших.
С этой смысловой точки, в свою очередь, открывается обширнейшая идейная панорама: новая доктрина воскрешения оказывается одновременно и теологической, и строго научной, математика увязывается с богословием, а в качестве центрального многозначного символа выступает вершина, функционирующая одновременно в качестве материнского начала.
Как бы ни относиться к «Математику» и другим вещам Иличевского, одно достижение налицо: эта проза, при всем своем вопиющем несоответствии каким бы то ни было стандартам, обосновалась в мэйнстриме, и данное обстоятельство само по себе - интересный научный факт. Сейчас Иличевский пишет следующий роман, который должен составить тетралогию вместе с «Матиссом», «Персом» и «Математиком». По идее, по окончании этой эпопеи должен родиться какой-то новый жанр, потому что иначе Иличевский так и останется внесистемным явлением. А после того, как затрачено столько усилий, оставаться таковым как-то неправильно.
| |