|
В РГГУ состоялась конференция «Филология футбола»
- Коллега, а неплохо бы председателю выдать свисток.
- Ну нет, коллега. Это уже перебор все-таки. Ведь тогда и мы с вами должны быть в майках!
- Согласен. Но хотя бы «Футбольный марш» Матвея Блантера будет?
Просторная зала, овальный стол, занавеска, беременная холодным воздухом улицы на открытом для проветривания окне. В углу - столик с термосом и печеньем. Филологи разминаются шуточками. Пять минут до начала конференции. В качестве быстрого гола запланирован доклад Игоря Олеговича Шайтанова «Футбол как объект социокультурного комментария: на пути к социологической поэтике».
Интеллектуалы все еще увлекаются футболом. Оказывается, это не в прошлом. Непросто в это поверить. Кажется, что трибуна, с которой нынче модно капризно уходить в разгар матча, бросив на поле фрукт, - не место для умственно развитых людей.
- Было у отца три сына. Двое умных, а третий футболист, - очень кстати замечает докладчик Шайтанов. Известный анекдот, но его филологическая интерпретация оригинальна. Оказывается, футбол в этой шутке трудно заменить другим видом спорта. Подставьте на место футбола теннис - шутка перестает играть. А футбол работает в ней полноценно именно потому, что этот вид деятельности подсознательно воспринимается как равный целой жизни, заменяющий ее полностью: кто гоняет мяч или консервную банку во дворе - не имеет времени на учебу. С одной стороны, плохо быть дурачком. С другой, футбол - это, оказывается, и есть жизнь.
Александр Яковлевич Ливергант зачитывает из набоковского «Подвига». Тут аллегория равенства между футболом и жизнью развивается и обрастает подробностями. Герой повести голкипер Мартын Эдельвейс выступает в качестве последнего рубежа цивилизации перед лицом хаоса, жизненной стихии. Если хотите - войны. Мяч приравнивается к пушечному ядру. Это еще ничего - очень скоро мы приступим к филологическому разбору стихотворения «Футбол» Николая Заболоцкого, где мяч заменит человеческую голову.
А пока Анастасия Сергеевна Томская проводит спорную аналогию между современным футболом и современным русским театром. И там и там, рассуждает Анастасия Сергеевна, остро не хватает настоящих героев. И футбольное поле, и театральная сцена становятся прибежищем крепких, но неярких универсалов. То ли дело 90-е, когда лицом мирового футбола («физиономией», как она уточняет), по версии Томской, был Луиш Фигу. В театре он мог бы сыграть Пьеро, трагически работая густыми бровями. Анастасия Сергеевна не может удержаться от того, чтобы на свой манер приравнять футбол к жизни. Половины поля, по ее словам, соотносятся между собой так же, как части сцены в древнем театре, которая делилась на рай и ад. А deus ex machinа, внезапно и бескомпромиссно разрешавший драматургические конфликты, - это футбольный судья.
- Sporno, - как бы выражает общее мнение дама, поднявшаяся после доклада с места для комментария услышанного. Она, правда, имеет в виду несколько другое: новое слово в английском, составленное из sport и porno, которое обозначает атлетов-метросексуалов, снимающихся в рекламе нижнего белья.
Дальше мы узнаем от Сергея Георгиевича Бочарова, что спорт, кино и фокстрот еще в 20-е годы ХХ века заменили европейцам традиционное искусство. Но это еще что! Акакий Акакиевич Башмачкин у Гоголя на протяжении повести занимается не чем иным, как тренировкой перед своим сверхъестественным прыжком к новой шинели. Новое подтверждение того, что инструментарий спортивных терминов прекрасно подходит для филологического анализа. Ну а как же иначе, если филология обнаруживает везде рассказ о жизни (и смерти), а жизнь (и смерть) - это и есть футбол?
Звучит ссылка на Мандельштама, у которого имеется образ игры в футбол отрубленной головой. Взволнованно покачивает своей головой Лариса Максимовна Артемова, которая уже рассказывала о Заболоцком, а у того мяч тоже с легкостью меняется местами с головою. В воздухе, кажется, вместе с головой Артемовой покачиваются небольшие футбольные мячи. Но почему они зеленые? Ах, это серьги Ларисы Максимовны, выполненные в виде двух крошечных арбузов. Со студеной улицы Чаянова в окно профессорской аудитории влетают снежинки, но у нас тут веет теплый ветер волошинского Коктебеля. Филологи от души смеются над каламбурами Василия Уткина. В углу шипит круглый, как футбольный мяч, как планета Земля, как часы, отмеряющие время матча и время жизни, Самовар Иван Иваныч. И не хочется уходить.
| |