|
Фестиваль «Радуга» привез в Петербург спектакли двух знаменитых режиссеров: «Звук тишины» Алвиса Херманиса и «Африканские сказки Шекспира» Кшиштофа Варликовского. Вторая постановка новее, первая - гораздо свежее
«Звук тишины» Херманис поставил в Новом рижском театре в 2007-м, с тех пор спектакль объехал мир, собрав букет восторгов публики и критики.
Премьера «Африканских сказок Шекспира» Кшиштофа Варликовского прошла в Льеже в октябре прошлого года (поскольку это часть большого европейского проекта «Просперо», в котором участвуют шесть театров), дома, в Новом театре Варшавы, - в декабре. В России спектакль впервые.
Варликовский - звезда, модный, актуальный режиссер, и, разумеется, нам уже успели объяснить, какие пласты эти «Сказки» вскрывают и какие грани освещают. На сцене (петербургского ТЮЗа, который и проводит «Радугу») следующее. Постоянный соавтор Варликовского сценограф Малгожата Щесняк разделила пространство поперек движущейся плоскостью из прозрачного колышущегося пластика. Она отсекает планы любой глубины, так что действие может происходить перед и за этой преградой. Кресла, столы, стулья, больничные кровати, маты. Мастерский свет. Начинается, впрочем, почти в темноте: Лир кроит королевство между дочерьми. Потом Антонио из «Венецианского купца» жарко целует своего друга (по Шекспиру) Бассанио и норовит сделать ему минет (натурально - спустив штаны), каковому увлекательному предприятию мешает приход других персонажей. Дальше сцену суда играют близко к тексту, пока Антонио не разражается монологом насчет того, что ненависть к евреям - следствие обуревающих его всевозможных страхов. Порция держит провокационную паузу минуты три (колоссальное для сцены время), после чего заводит речь тоже о чем-то своем, девичьем - текст спектакля представляет собой нарезку из Шекспира, романа Джона Кутзее «Летнее время» и рассказов актеров Нового театра, записанных драматургом Важди Муавадом (ливанского происхождения, кто бы в наше мультикультурное время сомневался). Еще Дездемона сорвет платье и будет в сорочке плясать обезьяноподобный африканский танец. Яго истошно целует Кассио. А прежде на видео, снятом дергающейся «догматической» камерой, полиция журит белую женщину, решившую сделать минет черному. Вообще, тема размеров негритянских гениталий развернута подробно.
Третий акт уже без Шекспира. Сначала голая обрюзгшая немолодая женщина очень длинно делится с мужиком, с которым только что занималась сексом, эротическими воспоминаниями. Потом девушка, бывшая Корделией, ведет взаимомучительное сосуществование с отцом (бывшим Лиром, Шейлоком и Отелло), затем отцу вырезают гортань (рак), и она у его кровати полчаса вспоминает детство: папа все время ходил по дому в чем мать родила, демонстрируя свой фиолетовый член, потому что гиперсамец...
Как сказано у того же Шекспира - слова, слова, слова... О, эта самонадеянная претензия так называемого современного искусства на время нашей единственной жизни - никаких сомнений, что ты должен отдать ему 5,5 ее невозвратимых часа! Да, театр давно освободили от обязанности захватывать эмоционально. Пусть он будет интеллектуальным - но тогда это должна быть сильная новая мысль. А не теплохладные политкорректные общие места: насчет расизма, антисемитизма и того, что старикам здесь не место. Приправленные столь же унылыми трюизмами про секс.
«Звук тишины» Херманиса прекрасно обходится без слов. Это вторая часть дилогии, первая - «Долгая жизнь». Оба спектакля представляют собой серию этюдов. Герои «Долгой жизни» - старики, обитатели обшарпанной коммуналки. В «Звуках тишины» - зарисовки про обыкновенных молодых людей конца 60-х, они только пробуют жизнь на вкус. Стихами сор становится благодаря способу существования - его можно назвать гиперреалистической условностью. Актеры все время балансируют на грани разных систем: достоверное психологическое переживание, пластический образ эмоции, театрализация до гротеска. Эти быстрые переливы и создают многослойность, уберегают от банального студенческого бытописательства. Хотя воздух спектакля разрежен и местами начинает утекать в прорехи сценической ткани. Но, может быть, дело в возрасте: все-таки за пять лет театральные постановки успевают устать.
Санкт-Петербург
| |